В серебряном подсвечнике догорала измученная свеча, плача горячим воском, а желтовато-белый огонёк на кончике фитиля горестно трепетал, озаряя небольшую мрачноватую комнату в винтажном стиле слабым дрожащим светом.  Это тёмное помещение, обставленное по периметру массивными шкафами из красного дуба, в центре которого раскинулся письменный стол внушительных размеров, носило гордое название «Кабинет». Из-за обилия мебели Кабинет казался вовсе крошечным и совсем неудобным, однако именно здесь я проводил бессчетные часы, занимаясь работой или же делая вид, что занимаюсь ей, когда мне хотелось побыть в одиночестве и быть уверенным в том, что меня никто не потревожит. Благодаря магии, Кабинет стал звуконепроницаемым: нельзя было услышать снаружи то, о чём говорят внутри.  Почему «Кабинет» с большой буквы? Потому что именно в нём из-под моего, не буду скромным, талантливого пера выходили лучшие главы моих работ. На самом деле, все произведения, что я писал, были написаны именно здесь. Долгими ночами. Пьяными днями. Хмельными утрами.

   Сегодня у меня был пьяный вечер. Вернее, сперва это был вечер тоски и угнетающей тишины, но внезапно он обернулся пьяным вечером, чтобы затем плавно перетечь в пьяную ночь. Ради осуществления этой важной и очень ответственной цели я достал из бара запылившийся виски и заперся в своём убежище. Довольно-таки странно говорить об этом, но Кабинет всегда вгонял меня в уныние, а то и вовсе отчаяние. Здесь меня особенно воодушевлённо терзали душевные муки, порой норовила проснуться совесть, настроение скатывалась на уровень подошв самой жалкой грязнокровки. Тем не менее, я снова и снова приходил сюда и вновь и вновь находил в меланхолии своё душевное спокойствие.  В моих работах можно уличить этот монотонный пессимизм, что переполняет меня всё время, что я посвящаю перу и пергаменту. Чаще всего это бывало в состоянии хмельного опьянения, но это не удивительно, ведь многие великие писатели находили вдохновение именно в алкоголе. Я из их рядов не выбивался, а шёл одним из первых среди их стройных рядов уверенным шагом.

   Этот вечер ничем не отличался от тех вечеров, которые я начинал, по обыкновению, с мыслей, о том, что мне никогда не удастся получить прощения Дианы, а заканчивал неизменно в своём Кабинете в обнимку с шальной девицей или, как сегодня, виски. Виски можно заменить ромом или, на худой конец, выдержанным коньяком, но сегодня мне было особенно плохо, поэтому никаких суррогатов. Я сидел в своём кресле перед столом с девственно чистыми пергаментами и неспешно потягивал из низкого стакана любимый напиток, который, по правде говоря, был отвратительным. Я никуда не торопился. Моим главным планом на этот вечер было свински напиться и провалиться в непробудные объятия Морфея прямо в этом самом кресле. Так неподобающе для аристократов. Зато в самый раз для писателя. К тому же, об этом всё равно никто не узнает.

   Я уже был в состоянии лёгкого хмеля, но пока всё ещё мрачный и отягощённый мыслями о невесте мёртвого брата, которая рано или поздно, чёрт возьми, станет всецело моей. От муторного дотошного перебора всех совершённых мной ошибок, из-за которых Диана не желает со мной знаться, меня отвлёк довольно-таки громкий хлопок за дверью: сюда трансгрессировать было нельзя. Я мгновенно вскочил, почувствовав неладное ещё до того, как увидел незваного гостя. Впрочем, сомнений  у меня не было: то была Амелия, только она врывалась в мой дом, как в свою законную обитель, в любое время дня и ночи. Остальные же, следуя правилам этикета, трансгрессировали где-нибудь неподалёку от дома, а до парадного входа шли пешком. Но разве могла моя сестра делать так, как делают все? Помилуйте.

   Распахнув дверь резко и порывисто, я обнаружил, что я был прав. Передо мной, в просторной гостиной, озарённой незатухающим камином, стояла моя сестра. Мой Хвостик. Но, Мерлин, что было с ней? Она стояла посреди комнаты маленькая и съёжившаяся, дрожащая и напуганная до такой степени, что обычно живо сияющие глаза лихорадочно блестели. Она судорожно куталась в тёмное пальто, и её фигурка казалась настолько трогательной и нуждающейся в защите, что я невольно вздрогнул. Наверное, мой страх за младшую приукрасил картину, но в первый момент я был полностью обескуражен.

  - Амелия, - на одном дыхании выпалил я и бросился к девушке, крепко прижимав в горячих объятиях её голову к своей груди. Вторая рука, кажется, независимо от моей воли прошлась по спине юной Бёрк, чтобы удостовериться в том, что она цела и невредима.  Всё то состояние, что пришло вместе с выпитым виски, сгинуло разом. Я стоял посреди комнаты своего дома совершенно трезвый, держа в сердечных объятиях единственного по-настоящему родного мне человека.

   Мне казалось, что Амелия сейчас заплачет, и я, по правде говоря, ужасно боялся этого, и для того, чтобы хоть как-то успокоить её, поцеловал в макушку, отчего-то влажную, словно на улице был мелкий дождь. Я гладил её по шелковистым мягким волосам, желая привести в чувство, ещё даже не подозревая о том, что стряслось, однако её напряжённость настойчиво пыталась пробить ауру спокойствия. Я старательно противостоял этому, прекрасно зная о том, как много для моей сестры значит моя поддержка, отчасти выраженную невозмутимым умиротворением в те секунды, когда её душа рвётся на части. И, к счастью, мне это удалось. Через минуту на моём лице появились  очертания слабой улыбки, а мы всё стояли, обнявшись. Наконец, я бережно отстранил её от себя, чтобы видеть её лицо, но всё ещё не выпуская её из горячих ладоней.

- Ты в порядке?

Где-то под рёбрами, под моими пальцами металось мятежное сердце, билось в истерике. Я слышал её отголоски учащённым сердечным стуком. Нервозный скачущий ритм  заражал моё собственное сердце, благодаря той странной крепкой связи, зародившейся между нами ещё очень давно; биение моего четырёхкамерного органа учащалось, так что я чувствовал нарастающее давление. Чёрт бы тебя побрал, Амелия. Когда ты перестанешь заставать меня врасплох своими неразумными выходками?

   Пока в моих руках оставалась моя маленькая напуганная женщина, я вновь обретал спокойствие, постепенно и медленно. Только на протяжении того времени, что она грелась в моих объятиях, я чувствовал, что она в безопасности. Я ощущал запах её волос, знакомый с детства, смотрел на вороные ресницы и бледные щёки, и это действовало расслабляюще. Она была здесь, со мной, и в эту секунду ничто не могло угрожать её здоровью и жизни. Но как только мне пришлось отстранить её, я ощутил, как стискиваются зубы от вновь проснувшегося напряжения: я чувствовал опасность всем своим нутром и даже не пытался убедить себя в том, что ничего не произошло. И оттого только ждал, что поведает мне моя дорогая сестрица о причине её состояния. То, что она сказала, полностью оправдало мои ожидания.

   Я не выглядел удивлённым, только злым и взволнованным. Ярость постепенно обволакивала моё лицо подобающими эмоциями: губы плотно сжались, а в глазах зажёгся недобрый огонёк. Я сам разрушил свою семью. Именно с моей помощью погиб всеми любимый Эрнест, из-за моих многочисленных выходок шалили и без того ослабевшие нервы матери, и потому я склонен думать, что и к её небытию я причастен. Но тогда всё было под моим контролем. Я действовал продуманно и чётко, осуществляя давно зародившийся план. Однако сейчас кто-то иной посягал на ту единственную часть моей семьи, которая ещё что-то значила для меня. И значила многое. Я полностью осознавал, что не позволю никому направить волшебную палочку в сторону Амелии. Любого, кто посмеет предпринять попытку навредить моей сестре, я убью лично. Я уже лишал людей жизни. Поверьте, это не так страшно, как потерять близкого человека, ставшего неотъемлемой частью твоей жизни.

    Я вновь ринулся к сестре и руками крепко схватил её за плечи, изрядно тряхнув.
-Кто!? Кто, Амелия!? – я зарычал разъярённым зверем, глядя испытывающим пронзительным взглядом ей в глаза, не позволяя при этом вырваться из своих тисок. Однако она старалась избежать моего взгляда, и я сразу почуял подвох. С пару секунд я дышал тяжело и шумно, а в это время мысли лихорадочно сооружали все возможные варианты того самого подвоха. И тут меня осенило.
- Они преследуют тебя давно, - уверенная констатация факта.
Я быстро выпустил несчастные плечи из рук и, отвернувшись, сделал пару шагов от сестры, сопровождая это тяжёлым вздохом. В пылу эмоций я сжал обеими ладонями виски, чтобы хоть как-то остановить себя от необдуманных действий. Но это не помогло.
   Когда я вновь обернулся к сестре, мой гнев достиг кипения. Ноздри раздувались, как у дракона, не хватало лишь смертоносных языков пламени, но вместо этого оружия выступили слова. Я мгновенно перешёл на крик:
- Какого чёрта, Амелия!? Почему ты ничего не сказала мне раньше? Думала, что я смогу спасти тебя, когда обнаружу в каком-нибудь переулке мёртвую? Я не всесилен, Амелия! Может грязнокровки всего лишь поганое отродье магглов, но у них есть волшебные палочки. После Авады я уже. Ничем. Не смогу. Помочь.

   Я остановился прямо напротив сестры, буравя её убивающим взглядом. Я пытался отдышаться и вместе с тем взять себя в руки, однако я чувствовал, как подступает новая словесная волна, готовая вот-вот вырваться на и без того напуганную до полусмерти сестру.  Всё же, я сделал паузу, дав сестре шанс оправдаться, но ещё тогда я знал, что это не поможет. Я был готов к продолжению гневной тирады. Но поможет ли это? Амелия ведь не желает, наконец, понять, что я не хочу потерять её. Что поступая безрассудно и необдуманно, она ставит под угрозу свою жизнь, и если с ней что-то случится, я не прощу себе этого никогда. Убивая Эрнеста, я поклялся себе в том, что этот грех я замолю, окружив сестру недюжинной любовью, заботой и обеспечив ей полную безопасность. И я делал это. Делал каждый раз, когда она попадала в неприятности. Я был готов решить все её проблемы по её малейшему желанию и даже без него. Однако если она никогда не будет идти мне навстречу, чтобы я вовремя оказывал посильную помощь, мне не удастся следовать клятве.

Клянусь, я люблю свою сестру, быть может, больше всех на свете, даже больше себя самого – а это уже с треском разламывает моё эго напополам, отметая прочь устоявшиеся впечатления о моей самовлюблённой натуре. Нет, конечно, я всегда готов признать, что я подлая скотина, готовая пойти на всё ради достижения своей цели – это звучит банально, но вполне неплохо передаёт саму суть. Но даже будучи согласным с этим высказыванием, я никогда не смел отрицать того, что мне это даже очень нравится. Нравится то, что для меня моральные рамки отброшены, а всё то, что обычно заставляет людей вести себя определённым образом, на меня не действует. Выражаясь иначе, моя репутация полностью меня устраивает. Тот факт, что драгоценную Амелию я ставлю так высоко и ценю её жизнь выше своей, несколько не вяжется со всем, что было сказано ранее. И она, как мне кажется, вернее, в этом я полностью уверен, совершенно не понимает всей своей важности, а оттого так часто попадает во всяческие передряги. Это какой-то особый талант, который есть не у каждого. А мне, видимо, достался гениальный дар, помогающий уберечь её от неприятных последствий. Слава Мерлину, что пока он меня не подводил.

    Нет, я кричу не потому, что злюсь. Я кричу потому, что боюсь потерять её. Это один из тех немногих страхов, которые могут  накрыть меня с головой, заставить совершать необдуманные поступки молниеносно, но даже с этим рвением я мучительно борюсь. Каждый раз, повышая на Амелию голос, мне хочется запереть её в комнате, подальше ото всех опасностей, которые она приманивает, как магнит – по крайней мере, я наблюдаю такую закономерность постоянно: где Амелия, там непременно что-нибудь случится. А если не скрыть её ото всех невзгод, то хотя бы придушить самолично, чтобы в один прекрасный денёк её не прихлопнула какая-нибудь шайка ненормальных. В этом случае мне хотя бы не придётся винить себя в том, что я не успел вовремя спасти её.

    Я кричу – она шепчет в ответ. Конечно, она напугана, но я прекрасно знаю, как воспрянет её голос, чтобы поставить меня на место. Рано или поздно. Амелия никогда не позволит дать себя в обиду кому-либо, и уж тем более мне. Амелия слишком сильная, чтобы быть хоть в чём-то слабее. Но сейчас она шепчет, и, как ни странно, это ничуть не умаляет моего гнева. За многие годы у меня выработался иммунитет, и теперь я слушаю её с бешено стучащим сердцем, но хладнокровным взглядом, остающимся безучастным к её страху. Она ведь могла сказать мне раньше. С первого письма. С первого подложенного подарка. Я нашёл бы подлую грязнокровку в тот же день, тот же час и раз и навсегда отвадил бы еёот моей сестры. Но она не пожелала моей помощи. Она отвергла её заочно, зная, что я сделаю всё, чтобы избавить её от маниакального преследователя. Сейчас она достойна лишь гнева, и получит его сполна. А грязнокровка, хочет она того или нет, пожалеет о своей дрянной миссии.

   А Амелия перешла в нападение. Поведав мне о случившемся, она начала обвинять меня в том, что я не уделяю ей достаточно времени, что я вечно занят… обыденными делами. Конечно, она была права. В чём-то. Алкоголь и девушки лёгкого поведения – мои особые пороки, выступающие в качестве источников вдохновения. Так что, у этой медали есть две стороны, но я не собирался сейчас объяснять это осмелевшей сестре. Речь шла не о том.
- Можешь сама постоять за себя? И почему же тогда ты здесь в таком состоянии? – резко спросил я, глядя ей в глаза резко похолодевшим стальным взглядом. Это был взгляд пытливый, укоризненный. Он был призван для того, чтобы она ощутила себя виноватой. И я надеялся, что мне это удастся, хотя, разумеется, я был уверен в том, что она никогда не признается в этом передо мной.
- А-а-а-а, вот как ты заговорила. Я всегда занят. Ну, моя дорогая, тогда назови мне хотя бы один случай, когда я не бросил ради тебя все дела. Хотя бы один раз, когда я не помог тебе и не вытащил из той передряги, в которую ты ввязалась самостоятельно. 

     Если до этого её слова и поступки нагоняли на меня тревогу или злость, то сейчас она оскорбила меня до глубины души. Потому что, чёрт возьми, единственный родной человек на земле открыто заявляет мне, что я не проявляю должного внимания или не уделяю ему достаточно времени. Это задевает с особой остротой, учитывая то, что это всё ложь. Низкая, жалкая ложь и клевета. Потому что нет такого дела, которое я бы не бросил, попроси меня об этом Амелия. За всё сказанное мне хотелось её ударить, но я стиснул зубы и навис над ней высокой скалой, готовый испепелить её взглядом до состояния белёсого праха. Заглушив в себе чувства, я только ждал её раскаяния: отвлекаться на собственные чувства я не мог до тех пор, пока не разберусь с угрожающей опасностью. Но я-то знал, что она так просто не сдастся, иначе это уже не была бы моя горячо любимая сестра Бёрк.